class="p1">Но сильнее страха в нем кипела злоба от собственного бессилия. Он так ничего и не смог сделать. Большевики пронюхали о складе и вывезли все материалы в тот момент, когда у него все было готово к отправке. И главное, вывезли на тех самых лошадях, за которых он заплатил Жучихе бешеные деньги. Черт возьми, Шарль не зря не доверял Савелову. Сволочь, захотел влезть в доверие. Гофман вспомнил, что жена всегда с почтением относилась к управляющему, и от бешенства заскрипел зубами. О, как бы он хотел сейчас взорвать завод, зажечь со всех сторон поселок и насладиться зрелищем грандиозного пожара.
Крупный щебень захрустел под колесами. Гофман выглянул из экипажа. Кучер курил трубку. Из трубки летели искры и гасли в темноте.
— Перестаньте курить! — приказал Гофман.
Кучер остановил лошадей и стал выбивать трубку. Ветер подхватил горячую золу и рассыпал ее светящимся дождем.
«Черт знает что, — подумал Гофман. — Дал дураку не вовремя табак. Обрадовался, скотина».
— Почему встали? — спросил он.
— У моста патруль, — невозмутимо проговорил кучер и стал прятать трубку за пазуху. — Видишь, огонек у насыпи. Как раз угодим.
— Гони в обход, — заторопил Гофман. — Переедем вброд. Давай, давай, заворачивай.
Поехали берегом реки. Французская колония осталась справа. Дальше начинался откос. Экипаж катился у самой воды. Копыта лошадей вязли в песке. Скрипели рессоры. Лошади стали забирать в сторону и вскоре сами нашли дорогу. Гофман облегченно вздохнул. Завод остался позади. Ехали по чистой, заросшей липами окраине поселка. Гофман внимательно всматривался в темноту. Никаких признаков жизни. Впрочем, что это? Сквозь заросли акации ярко светились большие окна. Гофман огляделся. Да, так и есть, это в доме Савелова. У Гофмана от бешенства заломило скулы. Даже страх прошел. Повернули за угол, и окна исчезли. Гофман шире открыл дверцу и стал всматриваться. Впереди темнела куча бревен. От них тянуло сыростью. Наверное, их недавно вытащили из воды. «Застряли на перекате, — отметил про себя Гофман. — Вот здесь и переправимся».
— Подъезжай к бревнам, — скомандовал он кучеру. — Так, стой. Ждите здесь.
Осторожно прикрыв дверцу, Гофман скрылся в темноте. К дому Савелова он пробрался с задней стороны, через сад. Заглянул в окно. Прислушался. Ветер раскачивал вершины тополей, сухо шелестели листья. От большой цветочной клумбы шел нежный аромат. Гофман неслышно обошел клумбу и на цыпочках поднялся на террасу. Тронул стеклянную дверь. Она подалась.
Савелов сидел один в ярко освещенной столовой. На столе в беспорядке стояли бутылки, пустые и полные. Скатерть сползла на угол и в одном месте была залита вином. Он равнодушно взглянул на немца и придвинул к себе рюмку.
Гофман зашел на противоположную сторону стола и, чтобы чем-нибудь занять трясущиеся руки, взял толстый граненый стакан.
— Не спите по ночам? — зловеще спросил он. — Совесть мучает?
Савелов поднял тяжелые веки, покривился и ничего не сказал.
— Топишь в вине замаранную совесть? — прошипел Гофман, перегибаясь через стол к Савелову. — Иуда! Из-за девки стал предателем.
Савелов выпрямился, насколько позволяла ему высокая спинка стула. Лицо его налилось кровью.
— Мерзавец! — внятно и трезво проговорил он. — Трус! Заморская гадина! Пошел вон! — Он хотел подняться, но передумал и схватил пустую бутылку.
— Нет, подожди, подожди! — яростно захрипел Гофман, подскакивая к Савелову. Обеими руками он крепко схватил его за кисть.
— Прочь! — взревел Савелов и свободной рукой, как цепом, хватил немца по лицу.
Гофман отскочил, ошеломленный.
— Убегаешь, скотина. — Савелов выпрямился во весь рост. — Врешь, далеко не убежишь.
Гофман понял. Рядом в кабинете телефон. Тогда конец. Он лихорадочно рванул ворот дорожной куртки. Запустил руку.
— Не убежишь, — повторил Савелов и отодвинул стул.
Браунинг перевернулся рукояткой вниз, и Гофман никак не мог ухватить его в узком кармане. Чьи-то мягкие, но очень сильные пальцы сдавили ему руку ниже локтя. Гофман рванулся. Перед ним стояла жена.
— Извините, Авдей Васильевич, у мужа расстроены нервы. Он хотел с вами попрощаться. Я сожалею, что это вышло так неудачно. Желаю вам спокойно провести ночь.
Она бесцеремонно толкнула мужа к двери и, обернувшись, улыбнулась Савелову. Он стоял, держась за спинку стула, и смотрел ей в лицо. Гофман уже был за дверью.
— Кстати, Авдей Васильевич, скажите, чтобы вам исправили телефон. Ветром оборвало провод. Я запуталась в нем, когда поднималась на террасу.
Дверь закрылась. Еще несколько мгновений Савелов различал за стеклом темную женскую фигуру. Вот на дорожке хрустнул песок, и все стихло. Савелов подошел к окну и долго стоял неподвижно, всматриваясь в темноту. Потом вернулся к столу, взял за углы скатерть и, подняв ее вместе со всем, что было на столе, отнес на кухню. Проделав все это, он, не выключая света, лег на диван и закинул руки за голову.
Глава восьмая
Будет сталь
1
В детстве Иван любил кататься с гор. Отец сделал ему легкие лыжи, очень скоро ставшие предметом зависти товарищей. Штурмовать снежные крепости было любимым занятием ребят. На северной окраине поселка поднималась крутая гора с зиявшим с одной стороны у подножья громадным котлованом. Оттуда добывали известняк для завода. Противоположный склон, заросший редким ельником, поднимался высоко над замерзшей рекой.
Однажды было так. Ребята решили взобраться на эту гору и сделать на ее вершине снежную крепость. Ванька Краюхин на своих легких лыжах шел впереди. Остальные отстали. Через полчаса он был уже у цели. Ему оставалось сделать еще несколько шагов, трудных и осторожных, чтобы преодолеть высокий снежный вал, наметенный ветром. И в тот момент, когда он, напрягая последние силы, боком переставлял лыжи, у него сломалась палка. Потеряв точку опоры, Ванька покатился вниз. Ребята по его следу достигли вершины, а он валялся внизу в снегу и чуть не плакал от обиды.
Нечто подобное Иван переживал и сейчас. Он почувствовал, что с уходом Марины потерял точку опоры и теперь стремительно катится вниз. Хотя роль ее, как и роль одной палки в руках лыжника, не так уж была велика, но ведь при иных обстоятельствах и искры достаточно, чтобы вызвать огромный пожар. Марина как-то незаметно, но прочно вошла в неведомую ей доселе заводскую жизнь. И оказалось, что никто лучше ее не мог выполнять тех обязанностей, которые возникли, как только появилась лаборатория. Она была связующим звеном между лабораторией и мартеновской печью. Теперь это звено выпало.
Вместо Марины пробы носил пожилой бородатый рабочий с неторопливо-расчетливыми движениями. Перед тем как войти в лабораторию, он долго мялся у двери, вытирал ноги, отчего-то конфузился и никак не мог взять в толк, что говорит ему француженка. Он подозрительно косился
